Леся Орлова
https://www.facebook.com/lesya.orlova.9 ... 1184971605
(Считаю долгом предупредить: лонг-лонг-рид, друзья!)
...Леопольда Авербаха Михаил Булгаков вывел сразу в двух образах – могущественного председателя МАССОЛИТа Берлиоза
и гнусного критика-доносчика Латунского. И сила его страстной жажды возмездия была, видимо, такова, что Авербаха настигла
напророченная кара: и сам погиб, и дом его был во всех смыслах разгромлен. Человек этот, Леопольд Леонидович Авербах,
никогда мне интересен не был. Ну, подонок, это известно. Ну, один из самых страшных литературных генералов-«погромщиков».
Ну, идеолог классовой борьбы в культуре и глава РАППа. Ну, инквизитор, взращенный и сожранный возлюбленным Молохом.
Но так вышло, что в последнее время от Авербаха мне буквально некуда спрятаться: он посверкивает стеклышками пенсне
и бликами на бритой голове отовсюду – из грустной судьбы Фадеева, из горьких мемуаров Каверина, из предсмертных мытарств
Маяковского… И я поняла, что если не разберусь с трагическим мерзавцем Авербахом – не смогу спокойно заселиться к какому-нибудь
благополучному мерзавцу Федину, у которого на огромной даче уже даже комнатку себе присмотрела.
Многие говорили, что участь его была предопределена отвратительным эпизодом. Авербах с Фадеевым, когда-то бывшие друзьями
и соратниками, стали врагами. И вот, однажды в доме у Горького Сталин провернул одну из своих иезуитских каверз. Велел Фадееву
и Авербаху пожать друг другу руки. Радостно-покорный, как щенок, Фадеев немедленно ринулся к Авербаху с протянутой рукой.
А тот демонстративно спрятал руки за спину, вызывающе задрав подбородок. Сталин, усмехнувшись, резюмировал: слабый у вас
характер, товарищ Фадеев, то ли дело товарищ Авербах, вот у него характер сильный, он за себя постоять умеет. Многие потом
говорили, что именно с этого началось триумфальное восхождение Фадеева (чем больше о нем узнаю, тем больше он у меня
ассоциируется с киношным Фридрихсеном в «Убить дракона», безропотно и беззвучно позволившим Дракону медленно, даже
не оборачиваясь, воткнуть ему вилку в яйца) – и стремительное падение Авербаха. Сильный характер был показан, признан –
и определен к выкорчевыванию.
Паутина отношений, приведших его к успеху, а потом – гибели, больше всего напоминает «Дом, который построил Джек».
Дядя Авербаха – Яков Свердлов. Женат Авербах на Елене, дочери Владимира Бонч-Бруевича, управделами Совета Народных
Комиссаров и трепетного соратника Ленина, чьи сиропные рассказики об Ильиче мы в детстве читали в учебниках. Сестра
Авербаха Ида – жена Генриха Ягоды. Любовница Авербаха – Ольга Берггольц (свояченица его ближайшего друга и соратника
Юрия Либединского). Покровитель Авербаха – Максим Горький, за невесткой которого «Тимошей», как мы помним, успешно
приударял шурин Авербаха Ягода. Сложновато? Ну ничего, зато с ними потом разобрались очень даже просто, одним махом
разрубив узел судеб и связей.
Либединским названный «неистовым ревнителем пролетарской чистоты», Авербах родился в 1903 году в Саратове,
отец его владел пароходной компанией на Волге. Гимназию одержимый революционными идеями Леопольд бросил
рано, стал выпускать газету «Юношеская правда». Организовал Российский союз учащихся-коммунистов и председательствовал
на его съезде в 1919 году, когда там выступал сам Ленин (Авербаху в этот момент 16 лет!). Переехал в Москву.
Член ЦК комсомола первого созыва, секретарь Московского комитета РКСМ. По поручению «комсомольского интернационала»
направлен в Берлин. Посидел в тюрьме. Редактировал газету «Уральский рабочий». Одержим Троцким, и тот его продвинул –
поставил редактором журнала «Молодая гвардия». К слову: руководивший писателями Авербах за всю свою жизнь не написал
ни одного художественного произведения, ни стишка, ни рассказика, ни повестушки, одни только программные статьи о том,
как поступать с литературой. Стал главредом журнала-убийцы «На литературном посту». Кстати, будучи гимназистом-недоучкой,
был элементарно безграмотен: его тексты обрабатывала целая группа корректоров и редакторов (даже в лубянской анкете этот
позёр напишет «самообразование – высшее»). Создал Российскую Ассоциацию Пролетарских Писателей. В основном туда вошли
люди, скажем прямо, ничем не выдающиеся – за исключением Фадеева и Шолохова. Задачей РАППа было «отодвинуть от литературы
старых буржуазных писателей и открыть дорогу молодым творцам рабоче-крестьянского происхождения».
Идеи, продвигаемые Авербахом, были страшны в своей простоте: исключительный кондовый реализм как единственно возможная
идеология советской литературы, выкорчевывание романтизма (Александр Грин после «проработки» в 1931 году грустно резюмировал:
«Амба нам. Печатать больше не будут»), бесперебойная поставка на литературный конвейер «ударников» литературного процесса
(знаменитый авербаховский лозунг: «Ударник – в литературу!», писателем, по его утверждению, вообще может стать любой пролетарий,
делов-то), «одемьянивание» литературы (пиши, как Демьян Бедный, не рассусоливай, и будешь молодец), беспощадная борьба с
«интеллигентскими писателями» и «писателями-попутчиками» (тоже его термины!). Отдельным объектом нападок избрал «булгаковщину»,
которую призывал добить во имя свободного становления пролетарской литературы.
Он был знаменит так называемыми «дискуссиями» - популярнейший формат, насквозь лживый и фальшивый ввиду отсутствия даже
подобия плюрализма. О пролетарской культуре дискутировал – заведомо проходя «в дамки». Бесконечные статьи о роли Ленина
в том-то и сём-то строчил. Писательские «апрельские тезисы» составил. Концепцию «большого искусства большевизма» сочинил.
С трибун витийствовал, маленький, наголо бритый, очкастый, круша, громя, призывая и оплевывая полемической слюной ближние
ряды слушателей.
Олеша называл Авербаха «литературным фельдфебелем». Александр Архангельский сочинил: «Одним Авербахом семерых побивахом».
А кто-то неизвестный метко посетовал: все писатели находятся у Авербаха «в литературном РАППстве». Это именно Авербаху в 1932-м
поручили хоть чучелом, хоть тушкой доставить из Сорренто едва не сорвавшегося с крючка Горького. Буревестник поначалу отнёсся к
льстивому коту Леопольду настороженно, но тот умел убеждать. И вот, восторженный Горький уже пишет письмо Сталину: «За три недели
я присмотрелся к Авербаху и считаю, что это весьма умный, хорошо одаренный человек, который еще не развернулся как следует.
Его нужно бы поберечь»…
К Горькому он вотрется в доверие так, что только держись… Он станет в доме своим (даже представить противно, как они с
шурином-Ягодой обсуждали, поди, гнусный роман наркома с Тимошей). Вместе с Горьким они организуют писательскую
поездку на Беломорканал, а потом Авербах станет редактировать позорную коллективную книгу о перевоспитании классовых
врагов трудом. Это Горький прикроет Авербаха, когда звезда его начнет неумолимое движение вниз, и всунет редактором
«Истории фабрик и заводов». Это за ним на Урал Горький пошлет, когда умрет его сын Максим, - так будет нуждаться в присутствии
близкого друга в горький час, и Авербаха экстренно доставят самолетом. И это в смерти Максима в итоге, «до кучи», Авербаха обвинят.
Впрочем, это будет позже. А пока Авербах пиарит себя блистательно. Все вокруг знают, что он бывает у Сталина «на пятом этаже»
(об этом он рассказывает с грузинским акцентом и тонкой улыбкой), все знают, что его друзья – высшие чины ВЧК-ОГПУ (ближайший –
легендарный палач Семен Фирин, замначальника ГУЛАГа). Все знают, что он – завсегдатай чекистских знаменитых пьянок в «Озерах».
Все знают, что Орджоникидзе и Кржжижановский прочат ему пост наркома просвещения. Вся его жизнь так или иначе обслуживается
НКВД – собственно, он сам скажет об этом на допросе: он ездит на машинах НКВД, получает продукты из распределителей НКВД,
живет на дачах НКВД, ездит в санатории НКВД, его квартиру обменивает на новую НКВД, его мебель ремонтируют на мебельной
фабрике НКВД (мамочки, и такая была, оказывается!).
Он не боялся ничего. Маленький робкий гремлиненок, политый каплей успеха и безнаказанности, превратился в зубастое
чудовище-гремлина, рвущего в кровь вчерашних благодетелей, которым вот только что лизал сапоги. Благодетель-Горький
заступается за того, на кого обрушился Авербах? В ответ появляется одобренная Авербахом разгромная статья, где Горького
именуют «перерожденцем» и «Центроужом». Луначарский пытается как-то сдержать напор ретивых «рапповцев»? Он получает
такой ответ, что только, поскуливая, уползает зализывать раны и более не высовывается. Они идут, поигрывая битами (да-да,
так тогда и говорили: «рапповская дубинка»), и пристально вглядываются во встречных – а встречные отводят глаза, вжимают
головы в плечи и прячутся в подворотне. Они – «нас всех так учили», но именно они, «скотина этакая, стал первым учеником».
Они громят, только звон стекла и осколки во все стороны. Они – хозяева литературы, и делают предложения, от которых нельзя
отказаться. Вениамин Каверин в потрясающей своей книге «Эпилог» (о, я прошу вас, прочтите, пожалуйста, прочтите!)
вспоминает, как к выходцам из «Серапионовых братьев» приехал в Ленинград Авербах – вербовать. Как это было энергично,
неумолимо – и страшно: присоединяйтесь, господа, присоединяйтесь. Незадолго до смерти они таки вынудили вступить в РАПП
Маяковского, до того бегавшего от них, петляя следы, - и это было его тяжелейшим, решающим поражением.
Саратовский писатель Лев Гумилевский впоследствии писал: «Поспешно лысеющие молодые люди в штатских френчах,
утверждавшихся в виде форменной одежды вождей, быстро размножались. Довольно скоро они захватили редакции и издательства.
Сами они ничего не писали или писали плохо, прикрываясь цитатами, смысла которых часто и не понимали, но считали своим
призванием воспитывать и перевоспитывать взрослых людей».
С беспощадной достоверностью и сарказмом Авербаха вывел в своем романе «Юноша» Борис Левин – в образе Бориса Фитингофа
(сестрицу его тоже не пожалел, прямо скажем). Это можно цитировать бесконечно, но я только чуть-чуть, ладно? «Фитингоф
неожиданно выплыл к берегам искусства. Это было золотое дно для предприимчивого, защищенного кое-каким опытом политического
функционирования молодого человека. И вот Борис начал с большой ноты. Он «сигнализировал», «ликвидировал» и непрестанно
«дрался»: «Сегодня у меня будет драчка!». После периода борьбы с враждебным старым необходимо было так же, как на хозяйственном
фронте, создавать алмазный фонд советского искусства. И вот тут-то обнаружилось самое страшное: Борис Фитингоф никогда не любил его.
Искусство было доступно Борису в голых, узко логических очертаниях. Он изучал его с злобным рвением первокурсника-медика,
исследующего человека по анатомическому атласу. Книга, прочитанная Борисом, поражала количеством на первый взгляд умно выбранных
мест, которые он, как наиболее, по его мнению, «социально окрашенные», энергично подчеркивал и снабжал краткими комментариями.
«Ограниченность феодального мышления! Мелкобуржуазные иллюзии индивидуализма. Ущербность мещанской социологии!» и т. д.
Но моменты гораздо большей социальной глубины, которые, однако, подавались художником не в прямой форме, а открыть которые
было возможно только в результате творческого анализа, — такие места опускались Борисом совершенно. Прочитав наедине книгу,
о которой он ранее ничего не слышал, Борис не знал, куда ее определить. Он совершенно не знал, понравилась она ему или нет,
хороша она или плоха, вредна или полезна. По существу, он был даже немного мучеником. Иногда заключенные в картон бумажные
глыбы казались ему петардами с динамитом. Они окружают его, таят неведомые опасности и возможность безудержного взрыва».
(А я вам говорю, «Юношу» стоит прочесть, это очень сильная, недооцененная и незаслуженно забытая вещь!).
Между тем, с вотчиной Авербаха, РАППом, искалечившим судьбы слишком многих, случилась странная и одновременно очень характерная
для того времени вещь. Вот только вчера они были всесильны, «потому что они верны», а вот – хоп! – и главный учитель и начальник
всех писателей Сталин внезапно решает, что в их существовании больше нет нужды. Хоп! – и в 1932 году РАПП закрывается. Хоп! –
и РАПП – это уже, по словам вовремя во всем в очередной раз покаявшегося Фадеева, «недостаток знаний, догматизм и групповая
борьба». Хоп! – и на его месте создается Союз писателей, что-то вроде литературного министерства, делающего ставку на как раз
писателей-«попутчиков». Но – хоп! – и Авербаху в новой организации не находится вообще никакого места. Фадееву находится, на первых
ролях, а Авербаху – нет.
Он еще рыпался, конечно. Но, по Булгакову, ножницы уже раскрылись над ниточкой его жизни. Под конец его отправили в Магнитогорск,
схорониться, переждать немилость. Авербах даже успел там быстренько разоблачить целую организацию вредителей, но это ему уже не помогло.
В 1937-м его взяли. Троцкистская группировка в литературе, связи с Ягодой, спаивание сына Горького, в общем, крепкий такой «расстрельный»
набор. На допросах Авербах пел соловьем, называя все новые и новые фамилии – все, кого он назвал, расстреляны. Бурно разоружаясь,
предоставил массу сведений, разоблачающих Ягоду (читать его показания – мерзко… жалкий этот торопливый лепет о «фактах вседозволенности»…
впрочем, Ягода в долгу не остался, сообщив следователю, что заслал Авербаха и его прихвостней к Горькому вредить вполне за деньги).
Самое странное – это гибель Авербаха, относительно которой существует целых три версии. Первая, официальная – расстрел во внесудебном,
особом порядке, по решению «тройки» Сталин-Ежов-Вышинский (и тут тоже две версии: 14 августа не то 1937, не то 1939 года). Вторая –
самоубийство: Константин Симонов утверждал, что доподлинно знает от какого-то крупного НКВДшного чина, что в 1939-м Авербаха,
перевезенного в Свердловск, вели на допрос, и он, видимо, доведенный уже до предела страданий и ужаса, бросился в лестничный
пролет и разбился насмерть. Но есть еще и третья версия, самая поздняя и крайне любопытная. Она основана на чудом сохранившихся
мемуарах, писавшихся, что называется, «для себя» (даже не для потомков) бывшим з/к-«троцкистом», бесхитростным и не слишком
грамотным Петром Лиокумовичем (к слову, толком даже не понимавшим, кем был Леопольд Авербах, но добросовестно записавшим всю
коротенькую историю их знакомства в ответ авербаховской мольбе: «Мой милый друг заканчивай сам, когда-нибудь останешься жить
напиши обо мне как я погиб ни за что»). Если эта версия верна, то в ней есть какой-то особый булгаковский извод справедливости:
топтавший Мандельштама Авербах, похоже, принял схожую лютую смерть да еще и примерно в то же время. По Лиокумовичу, в феврале
1938-го он встретил Авербаха в Магадане, на прииске Мальдяк (там же в те дни балансировал на краю гибели Сергей Королев). Авербах
к этому времени стал – без кавычек – лагерным доходягой, уже не похожим на человека. Читать старательное и безыскусное описание
быта на Мальдяке в этих воспоминаниях невыносимо: мороз 63-65 градусов, брезентовая палатка более чем на 100 з/к, плохо сбитые голые
доски в качестве лежаков, на которых спали одетыми в истлевшие обноски, жарка потрескивающих вшей в крохотной железной печке.
Авербах полумертвый, он еле двигается, и конвойные все время бьют его. В первый же день на работах он не может везти тачку и падает.
Надзиратель оттаскивает его в сторонку и заваливает снегом, так он лежит больше часа. Наконец Лиокумовичу разрешают откопать
«контрика» и оттащить в палатку, а потом заставляют выполнить двойную норму – и за Авербаха тоже. Вечером Авербах плачет и мечтает
о смерти. А потом этот ужас продолжается назавтра: падает, засыпают снегом, там долго замерзает, откапывают, волокут в палатку
(Лиокумович несет его, высохшего до кожи и костей, легкого, как перышко, на спине). И – с какой-то былинной тягостной циклической
закономерностью - в третий раз старик бросает невод, и 25 февраля 1938 года это повторяется, только уже в пургу. И на этот раз откопанный
из-под снега Авербах таки умер на голых обледеневших досках в палатке, успев на прощанье поцеловать руку рыдающего от ужаса и тоски
Лиокумовича. А потом его на санках отвезли за санчасть и бросили на штабель из трупов, ожидавших последней участи – сожжения на костре
на сопке. О его смерти сообщили не сразу, чтобы продолжать получать паек.
Я знаю как минимум о двух вдовах, которым было по-настоящему важно узнать о смерти Авербаха. Это Елена Булгакова, записавшая в дневнике,
что справедливость все-таки существует, и Надежда Мандельштам. Почему-то в голове у меня – кадр из фильма «Визит дамы», где у Клары,
узнавшей о долгожданной смерти вероломного возлюбленного, вырывается хриплый страшный, короткий, горестный и торжествующий крик.
Она вскакивает, кричит, вскинув голову, - и короткое эхо…
Эхо, да. Так вот оно – эхо. Мать Авербаха, сестра Свердлова Софья Михайловна, врач, уже очень пожилой погибла в лагере, куда ее, конечно,
отправили немедленно. Жена Елена, хирург-травматолог, отсидела семь лет. Ее отец, «дорогой Бонч», чудом получил опеку над внуком Витей,
написав Сталину жалкое и гадкое письмо: дочка, мол, понятия не имела о преступлениях мужа, все свободное время посвящает чтению классиков
марксизма-ленинизма, отдайте мне на поруки, умоляю, и в конце: «Я самым внимательным образом буду наблюдать за всем ее поведением
и образом мыслей, и верьте мне, дорогой Иосиф Виссарионович, что у меня не дрогнет рука привести в НКВД и дочь, и внука, если они хотя
бы одним словом были бы настроены против партии и правительства». Дочери не помогло, но внука от детдома спасли – правда, ему пришлось
поменять фамилию на «Бонч-Бруевич». Виктор Леопольдович потом прошел войну и стал видным физиком-теоретиком, полупроводниками
занимался (на фотографиях на отца похож, только голову не брил). Его маме спустя годы позволили вернуться к медицине, «гугл» даже выдает
ее книжку 68-го года про первую помощь при ожогах. Ольгу Берггольц за связь с Авербахом (впрочем, от этого беспечного романа она в свое
время получила немало приятных дивидендов, прямо скажем) не пощадили, хотя она и дала показания на любовника: посадили, мучили, избивали,
беременную, до выкидыша – больше она не могла иметь детей.
Наркома-свояка Генриха Ягоду расстреляли. Сестре Авербаха, жене Ягоды Иде, идейной следовательнице, заместителю прокурора Москвы
и литературному критику впридачу, меняли приговор четырежды, от сроков в лагерях до расстрела – расстреляли, конечно же. Их с Ягодой
маленького сына Гарика отдали в детдом, где с ним, похоже, творили что-то страшное. Анна Бухарина, сидевшая с Софьей Свердловой-Авербах,
рассказывала о двух письмах восьмилетнего Гарика, которые до пересылки и гибели успела получить бабушка, - они врезались ей в память
дословно: "Дорогая бабушка, миленькая бабушка! Опять я не умер! Ты у меня осталась одна на свете, и я у тебя один, если я не умру, когда вырасту
большой, а ты станешь совсем старенькая, я буду работать и тебя кормить. Твой Гарик", – и совсем короткое: "Дорогая бабушка, опять я не умер.
Это не в тот раз, о котором я тебе уже писал. Я умираю много раз. Твой внук" (ах ты ж, плачу, ничего не могу с собой поделать, пали грехи твои
на головы потомков твоих, восемь лет малышу). Гарик все же выжил и прожил довольно долгую и непростую жизнь – стал инженером, жил,
кстати, в Северодонецке, умер в Израиле в 2003-м. Вот и всё. Всё.
Авербах посмертно реабилитирован – и я не знаю, как к этому относиться. Бедный чистый, наивный и безграмотный Лиокумович так записал
последние его минуты: «Друг мылый Я скоро умру и я никогда не думал, что можно так издеваться над не винными людьми, так прошу тебе
мой друг крепись и не падай духом, так долго не может длится, взял мою руку и поцеловал, хватит тебе страдать из-за меня и таскать меня
каждый день и начал закрывать глаза и перестал разговаривать». Значит ли это «не винные люди», что даже в самом конце Авербах не думал,
за что платит и на что обрекал тех, кого распинал в годы своего могущества? Значит ли, что муки, которые он принял, и пайка, которую отдавал
незнакомцу Лиокумовичу, ставшему ближе брата, что-то да искупают? Значит ли, что выкошенная его семья… Значит ли, что дурная память о нем…
Значит ли, что ветхозаветная справедливость… Значит ли… Значит ли…
Булгаков простился с Михаилом Берлиозом словами: «Все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет
дано по его вере. Да сбудется же это! Вы уходите в небытие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие».
Наверное, по-другому не получается, и именно так я и прощусь с Леопольдом Авербахом. Уходи в небытие. Уходи.
https://www.facebook.com/lesya.orlova.9 ... 1184971605
