Страница 1 из 1

Алла Боссарт "Николай Олейников"

СообщениеДобавлено: Пн авг 08, 2022 10:45 pm
Andrey Feldshteyn
Изображение

Николай Олейников
Алла Боссарт

05.08.2022
День рождения Николая Олейникова. Буду сегодня чествовать его весь день.

Николай Олейников. Часть 1.

Раз были мы с моей подружкой Инночкой Броуде в Питере, жили у нашего
общего приятеля. Увидела Инночка у него на подоконнике книжку Олейникова
и говорит: "Вот и весь твой Иртеньев" (наш роман был в зачатке).
Инночка вообще субъект довольно парадоксальный. При исключительно
миниатюрных параметрах обладает колоссальной важностью. Обычно это
смешно, но в тот раз она со своим апломбом была недалека от истины. ИИ,
хоть и не "весь", но в большой степени, конечно, вышел из того пиджака.
Как и Олег Григорьев, и ДАП, и Лукомников, и Кибиров и много кто ещё.
Николай Макарович сильно оплодотворил нашу словесность. Я думаю, до него
просто никому не приходило в голову, что можно вот так, вроде как Лебядкин,
и при этом - поэзия. (Гораздо более лучше это всё сформулировано у Олега
Лекманова и Ани Умки Герасимовой).

Николай Олейников. Часть 2.

20 июля 1937 года двоюродный брат Евгения Шварца актер Антон Шварц
ранним утром встретил на Итальянской улице в Питере Николая Олейникова.
Поэт шел в сопровождении двух незнакомцев.
- Как дела, Коля?
Олейников обернулся:
- Жизнь, Тоня, прекрасна…
В то же утро Олейникова с теми же пристяжными встретил, как он
рассказывает, Ираклий Андроников:
- Куда так рано?
Николай Макарович ничего не ответил, лишь, по словам Андроникова,
«ухмыльнулся». Сопровождающие, вспоминает он, были якобы при
винтовках.
Что, конечно, не очень похоже на правду. В Большой дом на Литейный,
даже на рассвете, арестованного вряд ли мог вести по улицам вооруженный
конвой. Это было против правил игры (жить-то стало лучше и веселее).
Но такое раздвоение последнего действия загадочной жизни Николая
Макаровича Олейникова, будто написанного для театра абсурда, как родное
встраивается в болезненно нечеткую, точно при диплопии, раздвоенную
картину его биографии.
Двоятся Олейников-поэт и Олейников-человек. Как из «пламенного
революционера», который рвался (и прорвался) к красным буквально
накануне расстрела, - за какие-то пять лет пророс «злой, умный, как
змей» насмешник (Маршак: «берегись Николая Олейникова, чей девиз –
никогда не жалей никого»)? А еще через пять – мрачный философ
экзистенциального склада?
Всякие анкеты, автобиографии, протоколы, подписанные и написанные
им содержат самые разноречивые сведения о семье, партийности,
образовании, работе. Ровным счетом ничего не известно о детстве.
Известно, что ненавидел папашу, но так никто доподлинно и не знает,
действительно ли измордованный сын убил отца.
«Слушали: дело члена ВКП с июня 1920 года, тов. Олейникова
Николая Макарьевича. Родился в 1898 году в Донской области.
Отец служащий. Сам тоже служащий. Образование среднее —
окончил реальное училище. Во время гражданской войны,
на почве политических разногласий, убил отца. Служил в красной
армии, с конца 1919 года по 1920 год. В Профсоюзе с 1920 года.
В партии с 1920 года. Сейчас зав. отделом «Партийная жизнь»
ред. газеты «Молот». (...) Постановили: Считать проверенным.
Политически развит удовлетворительно. Предложить знания углубить.»
(Выписка из протокола заседания комиссии по проверке нерабочего
состава РКП(б) ячейки при редакции газ. «Молот» Ленрайона, гор.
Ростова н/Д. 15 июня 1925 г.)
Постановили считать Николая Олейникова проверенным. Никто,
однако, не проверял. Как никто, само собой, и не думал проверять
факт убийства. Сам Николай Макарович в разное время сообщает,
что отец его выгнал из дому, или он сам сбежал на фронт от
опостылевшей казацкой родни; отца называет то служащим,
то крестьянином, то донским казаком, то «сидельцем в винной лавке».

Николай Макарович играл всю жизнь. Его внутренний театр тотальной
пародии естественным образом сблизил его с обэриутами с их манифестацией
карнавала. И все же он не примкнул к группе реального искусства. Яков
Друскин писал: «Хармс играл самого себя, а кого играл Олейников — не знаю».
В отличие от обэриутов при всем их безумии и абсурде, Олейников не столько
самовыражался в персонаже, - сколько прятался за ним.
Убил ли Николай Олейников отца своего Макара? Никто не может утверждать
со всей достоверностью. Мог ли убить? Пожалуй, что и мог. Шолохов или не
Шолохов, но автор «Тихого Дона» все нам про это рассказал. А Олейников
как раз и был из этих героев, живой персонаж «Тихого Дона», сын жестокого
малограмотного казака: со странным удовольствием Н.О. демонстрировал
желающим спину, исполосованную шрамами от шомполов, которыми,
как он утверждал, отец «воспитывал» его. Когда в 1918 году немцы
отрезали Дон от красных частей, Олейников, уже сделавший свой выбор
в пользу большевиков, решил все же искать спасения и укрытия дома,
в родной станице Каменская. Но зверюга-отец сдал его, Николая забили
едва не до смерти. Чудом он сумел выбраться из подвала, служившего
камерой смертников, и буквально переползти в соседнюю станицу к деду.
Дед пожалел и дал отлежаться.
Олейников был «умен, силен, а главное, - страстен. Со страстью любил
он дело, друзей, женщин и – по роковой сущности страсти – так же сильно
трезвел и ненавидел, как только что любил. …И в состоянии трезвости
находился он много дольше, чем в состоянии любви или восторга.
И был поэтому могучим разрушителем. …И ничего не прощал…» (Шварц)
Ничего не прощал.
И псевдоним себе взял подходящий – Макар Свирепый. Привет папаше.
Этот Макар Свирепый – лихой красный конник, герой комиксов,
что печатались из номера в номер в детских журналах «Чиж» и «Еж»
- единственная дань бывшего красноармейца своему военному опыту.
В отличие от многих, Олейников помалкивал о фронтовом прошлом.
Описание жестокостей войны презрительно именовал «кишочками».
Реальность вообще была для Олейникова в основном объектом пародии.
Ни один из его серьезных любовных сюжетов (а Николай Макарович
был крупным специалистом по этой части) не получил литературного
воплощения. Куча посвящений дамам при всей игривости были
исключительно шутейными, никого из адресаток не связывали с
Олейниковым реальные отношения.

Любовь пройдет. Обманет страсть. Но лишена обмана
Волшебная структура таракана.
О, тараканьи растопыренные ножки, которых шесть!
Они о чем-то говорят, они по воздуху каракулями пишут,
Их очертания полны значенья тайного...
Да, в таракане что-то есть,
Когда он лапкой двигает и усиком колышет.
А где же дамочки, вы спросите, где милые подружки,
Делившие со мною мой ночной досуг,
Телосложением напоминавшие графинчики, кадушки,—
Куда они девались вдруг?
Иных уж нет. А те далече.
Сгорели все они, как свечи.
А я горю иным огнем, другим желаньем —
Ударничеством и соревнованьем!


Николай Олейников. Часть 3

В центр Донецкой губернии город Бахмут в 1921 году
приехал пробовать свои силы в журналистике «красивый,
22-хлетний» Олейников. Между прочим, и правда, красивый.
Когда через два года он собрался в Ленинград (почему-то
по легенде для начальства – поступать в Академию художеств)
то вытребовал себе справку: «Сим удостоверяется, что Олейников
Николай Макарович действительно красивый» (по его версии
в Академию художеств принимают только красавцев).
Молодой Олейников, ответсек донбасской газеты «Кочегарка»,
коллекционировал перлы из почты, и даром это ему не прошло.
Уж небось, струна-другая дрогнула в особом поэтическом
устройстве Николая Олейникова от рабочей «песни»:

Рабочий мало получает,
динь-динь-динь,
и через это он страдает,
динь-динь-динь…

Другой донбасский поэт писал:
Когда мне было лет семнадцать,
Любил я девочку одну,
Когда мне стало лет под двадцать,
Я прислонил к себе другу.


С тех пор, как местная власть решила «подтянуть культурку»
и создать литературный журнал, Николай Олейников потерял
покой. Такое издание было его мечтой. Приехавшие из Ленинграда
Слонимский и Шварц немедленно были загипнотизированы
Олейниковым и «сели на журнал».
Название, убеждал новых коллег Евгений Шварц на первом собрании,
должно быть не банальным, не затасканным и в то же время близким
сердцу шахтера. Главный соредактор Слонимского В. Валь
(«номенклатура»), согласно и ласково кивая, выслушал Шварца и
козырнул «прекрасным названием для журнала»: Красный Ильич.
Увы, губком его не одобрил, а утвердил предложенное Шварцем: «Забой».
Журнал, о котором «до умоисступления» мечтал Олейников начал
выходить приложением к «Всероссийской кочегарке» в октябре 1923 года.
Неожиданно он стал тем же, чем в свое время московский «Гудок»
Булгакова, Ильфа и Петрова, Олеши. В «Забое», кроме Олейникова,
печатались Зощенко, Шварц, Слонимский, Ходасевич, Всеволод Иванов,
Бабель, Маяковский…

Николай Олейников. Часть 4

Олейников тогда стихов не писал. Поэтический шлюз открылся
в нем под влиянием Шварца.

Ненавижу я Шварца проклятого,
За которым страдает она!
За него, за умом небогатого,
Замуж хочет, как рыбка, она…


И прочее в том же роде.
Вообще говоря, с ранней юности (получив образование в объеме
четырех классов реального училища) Коля Олейников дрейфовал
в сторону математики. И проявлял по этой части какие-то
необъяснимые способности - если учесть, что до всего доходил
своим умом, лишь совсем уже взрослым человеком начал читать
специальную литературу. Возможно, только гибель помешала
ему закончить труд по теории чисел, над которым он работал
все десять лет жизни в Питере.
Не думаю, что математический дар и те открытия (а в случае с
Хлебниковым - откровения), которые вспыхивали в мозгу самых
загадочных поэтов ХХ века - Хлебникова, Хармса и Олейникова -
случайное совпадение. Может быть, тут есть связь с природой
гения, который открывает (которому открывается) новое тайное
знание. Он как бы впитывает его из ноосферы. Литература это
или математика - не существенно.
Олейников чтил одного лишь предшественника - Хлебникова,
конечно. И, никогда ничему регулярно не учась, был, по общему
мнению, «умен неописуемо».
Двоящийся Олейников хотел вообще не быть поэтом. Предпочитал
оставаться просто талантливым шутником. Спрятаться за свои острые
слова, спасаясь таким образом от чего-то инфернального, чему еще
не знал названия. По счастью Николая Макаровича окружали
конгениальные ему люди. Шварц, Хармс, Заболоцкий, Введенский,
Житков, Друскин, Н.Чуковский, отчасти – Маршак и другие, товарищи
не только по перу, - прекрасно понимали масштаб поэта Николая
Олейникова, как и человеческий его масштаб – одного без другого
не бывает.
Можно соглашаться или не соглашаться, что стихи Олейникова –
не есть «шуточные стихи». Но то, что Николай Олейников погружается
в тему смерти тяжело и неуклонно, как субмарина, не заметить трудно.
И знаменитая «блоха Петрова» (1932), и «Таракан» (1934), и многие
другие поздние стихи, конечно, принадлежат поэту, который остро
ощущает трагизм жизни, хотя и закапывает его, как тайные письма,
глубоко в нелепицу, абсурд и шутку.

…Таракан к стеклу прижался
И глядит едва дыша...
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.
Но наука доказала,
Что душа не существует,
Что печенка, кости, сало -
Вот что душу образует.
Против выводов науки
Невозможно устоять.
Таракан, сжимая руки,
Приготовился страдать…
Сто четыре инструмента
Рвут на части пациента.
От увечий и от ран
Помирает таракан…
Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: "Папа, папа!"
Бедный сын!
И стоит над ним лохматый
Вивисектор удалой,
Безобразный, волосатый,
Со щипцами и пилой.
Ты, подлец, носящий брюки,
Знай, что мертвый таракан -
Это мученик науки,
А не просто таракан…
Его косточки сухие
Будет дождик поливать
Его глазки голубые
Будет курица клевать.


Ахматова говорила, что Олейников пишет, как капитан Лебядкин.
«Она думает, что Олейников — шутка, что вообще так шутят».
(Л.Гинзбург) Вкусовой предел классического поэта ААА - Мандельштам.
Обэриуты - за этим пределом. Кстати, «Таракан»-то не зря имеет
подзаголовок «Достоевский»…
Нелепость, несуразность экзистенции – тот уровень сверхнового
в поэзии, что делает Олейникова поэтом 21 века, намного опередившим
современных ироников.

…Вот ты сидишь сейчас в красивом платьице
И дремлешь в нем, а думаешь о Нем,
О том, который из-за вас поплатится —
Он негодяй и хам (его мы в скобках Шварцем назовем).
Живи, любимая, живи, отличная...
Мы все умрем.
А если не умрем, то на могилку к вам придем.


Это 1928 год. А вот 1932. Всего четыре года, а столб атмосферный давит, как оглобля.

…В траве жуки проводят время в занимательной беседе.
Спешит кузнечик на своем велосипеде.
Запутавшись в строении цветка,
Бежит по венчику ничтожная мурашка.
Бежит, бежит... Я вижу резвость эту, и меня берет тоска,
Мне тяжко!
Я вспоминаю дни, когда я свежестью превосходил коня,
И гложет тайный витамин меня
И я молчу, сжимаю руки…
- совершенно как достоевский таракан.

Николай Олейников. Часть 5

Николай Макарович получил направление ЦК
в «Ленинградскую правду». Начало карьеры для
молодого (26 лет) журналиста – впечатляющее.
Газетой в те годы руководил Зиновьев. Понятно,
какое будущее ожидало сотрудников. В 1935-м, после
Туруханской ссылки, расстреляли Владимира Матвеева,
старого большевика, ответсека газеты. В свое время
Олейникову припомнили и дружбу с ним.
Но до кошмара тридцатых – еще целое десятилетие,
а пока живы так называемые «ленинские нормы»,
и Коля Олейников – вполне себе убежденный партиец,
хотя червяк сарказма уже начал свой подкоп.
- Кем бы вы хотели у нас работать? – спросил Матвеев
молодого назначенца.
- Ответственным секретарем.
- Но позвольте, ведь это я – ответственный секретарь!
- Ничего не поделаешь, - улыбнулся Олейников.
- Я действительно хочу работать ответственным секретарем…
Бог миловал Олейникова от партийной топки, отпустил
ему несколько лишних лет жизни. Вместо угрюмой
«Ленинградской правды» он оказался в детском журнале
«Новый Робинзон». Из этой редакции вскоре и пророс
знаменитый Детский отдел «Госиздата», придуманный
Корнеем Чуковским и взятый под свое корифейское
крыло умнейшим и хитрейшим Маршаком. Там же пришвартовался
и Шварц.
До поры до времени Маршак всячески поощрял дикое веселье,
в котором рождались чудесные детские журналы «Чиж» и «Еж»
и вообще протекало ликующее «детство детской литературы» (Н.Чуковский).
Все, кому повезло тогда забредать на пятый этаж «Госиздата» на Невском,
вспоминают, как сотрясался Детский отдел от сумасшедшего хохота.
Однажды зарулили туда Леонид Пантелеев и Григорий Белых с рукописью
«Республики Шкид». Юные соавторы поднимаются на пятый этаж «дома Зингера»,
- и тут из дверей вываливаются на площадку два красавца на четвереньках.
Причем один, весь из себя пышноволосый царевич, радостно возвещает:
«Я – верблюд!» И тут же светски обращается к визитерам:
- Вам что угодно, юноши?
– Маршака... Олейникова... Шварца, – лепечут те.
– Олейников! – царевич поднимает правую переднюю лапу.
– Шварц! – представляется другой.
Считается, что в Советском Союзе большие писатели уходили
в детское «подполье», так как оно позволяло писать то и так,
что взрослая проза и поэзия переварить не могли. Но то, что
происходило в Детском отделе Ленинградского «Госиздата»,
вовсе не было каким-то спланированным бегством от огорчительно
тусклого мира. Так звезды сошлись, что в какой-то момент именно
там двое друзей с совершенно особым устройством мозгов создали
некий микроклимат, атмосферу, озонированную неисчерпаемым озорством,
бесконечным карнавалом. И это нарядное, феерическое бытие, пиршество
юмора и игры не могло не примагнитить людей, одной крови с этими
«клоунами». Компания собралась вполне безумная: Хармс, Заболоцкий,
Введенский, практикант Ираклий Андроников, Борис Житков…
При этом Хармс, как известно, всячески прокламировал, что терпеть
не может детей, и хорошо бы их всех свалить в яму и засыпать известью.
Олейников, в свою очередь, получил плачевный сыновний опыт, отца
ненавидел (и не исключено, что убил). При этом оба остались в созвездии
первачей детской литературы. Олейников, заметим, – не поэтом и даже
не прозаиком, а персонажем. Макар Свирепый был совсем не свирепым,
а смешным до абсурдности. (Это в свой час тоже аукнулось как издевательство
над Красной армией.) Борис Антоновский рисовал «сериалы», герой которых
сильно смахивал на Николая Макаровича – чуб, хитрые глаза, казацкая лихость.
Подписи под этими картинками Олейников писал с той степенью веселой и
дурашливой свободы, с какой друзья пишут друг другу письма. Или особо
остроумные пользователи сочиняют свои посты на фейсбуке.
Детская литература и вообще мир детства были для этих шутников не
паллиативом творчества, а игрой, без которой они не могли обходиться.
Счастье «милого дома» Зингера продолжалось до 1936 года. До того момента,
пока Маршак с его феноменальным нюхом не стал избавляться от слишком
ярких соратников. Шварц, Олейников, Хармс, Введенский, Заболоцкий,
Н.Чуковский, Житков, Андроников были не просто коллегами. Каждого,
как ему казалось, связывали с хозяином Детского отдела дружба и
единомыслие. Предательство мэтра подкосило всех.
Впрочем, Олейников – самый умный и взрослый из компании давно
не обольщался на счет Самуила Яковлевича. Его работу называл эрзацем,
стиль общения с авторами считал менторским, не доверял обаятельному
дружелюбию.
«Детиздат», сменивший Детский отдел, превратился в благочинную
серьезную контору: учреждение. Место безбашенных «верблюдов»
заняли четыре грамотные девушки, религией их была редактура,
а мессией – Маршак. Олейников был изгнан первым.
Его ответом стали презрение и жгучая ненависть (помним – «ничего
не прощал»). При каждом удобном случае глумился над Маршаком
с таким аппетитом и блеском, что вскоре глубоко почитаемый
в Ленинграде крупный деятель культуры сделался в обширном
олейниковском кругу каким-то пугалом, столь же уморительным,
сколь и гнусным.

Николай Олейников. Часть 6

Из всей команды отверженных Олейников оказался в самом плачевном
положении. Во-первых, писать для взрослых прозу он не хотел и не умел,
а его «взрослые» стихи печатать было невозможно не только в стерильные,
люто серьезные 30-е, но и почти 60 лет спустя. Первый относительно полный
поэтический сборник Олейникова «Пучина страстей» вышел в 1989 году.
Во-вторых, к тому времени Николай Макарович женился и стал отцом.
Вопрос заработка встал в полный рост.
Пионервожатую Ларису (он называл ее Рарочка) Николай запеленговал,
выступая перед пионерами на Путиловском заводе. Чистенькая сероглазая
почти что отроковица в красном беретике чем-то зацепила видавшего виды
ходока. До сих пор Николаю Макаровичу нравились роковые красавицы
вроде жены Альтмана Ирины Щеголевой. А тут девчонка, детские ручки
торчат из коротковатых рукавов какой-то перелицованной жакетки…
Олейников некоторое время обхаживал новую любовь, шептал ей в чистые
ушки про серые глаза, а потом взял да исчез. Рарочка, уже влюбленная по уши,
не выдержала и пришла к нему в мансарду сама, чтобы остаться навсегда
(а этому «всегда» суждено было продлиться шесть лет).
Быть женой деспотичного Олейникова было непросто. Если, например, ему
хотелось выпить с дружками-художниками — Лебедевым, Пахомовым,
Курдовым, — Рарочку просто гнали вон.
Что, конечно, ерунда по сравнению с тем, какие страдания и унижения
ожидали Ларису Александровну с конца 1937 года…
Сейчас-то мы знаем, что советскую литературу (и не только литературу)
сталинская гильотина обезглавила не за политику. Но следователи,
состряпавшие «Дело Олейникова» (как и тысячи других дел) хотя и
не были законченными идиотами, все-таки разрабатывали версию «шпионажа
в пользу Японии» всерьез.
Сотрудник Эрмитажа, востоковед Дмитрий Жуков только что вернулся из Токио.
А Коля, что ни день, пропадает у Жуковых в коммуналке, и под вой двух
примусов на кухне, под водочку, картошечку и лучок в постном масле они с
Митей поют на мотив «Дубинушки» очередной бедовый слоган про труд,
который есть «дело чести, дело славы, дело доблести и геройства»…
Между тем, на дворе еще 32-й, 33-й год. Олейников пишет свои лучшие стихи,
легко сметая все законы ритма и семантики.
Хвала тому, кто первый начал называть котов и кошек человеческими именами,
Кто дал жукам названия точильщиков, могильщиков и дровосеков...
Одновременно он продолжает пока свою вполне советскую работу в
Госиздате, редактирует детские журналы. Пишет сценарии. То есть пашет,
как ни крути, на ниве идеологической конъюнктуры. Он коммунист, член
Ленинградской писательской организации (впрочем, его «вредную,
опошляющую Красную армию» книжку «Танки и санки» уже изъяли). Возможно,
для «трикстера» из черной трагикомедии эта рулетка была таким странным
и страшным источником адреналина.
Олейников пишет стишок «Перемена фамилии» - вроде бы о популярном
в те годы акте. Сплошь и рядом люди меняли фамилии: слишком простецкие -
на «красивые»; с «поповским налетом» - на «революционные»; в общем,
«Какашкин на Любимов». У Олейникова эта бытовая процедура ведет к драме,
к шизофренической гражданской войне внутри личности: «И мне же моя же
нога угрожала». Кончается дело самоубийством:
«Орлова не стало. Козлова не стало. / Друзья, помолитесь за нас».
«Таракан» был очень умен и знал, что он в капкане. Он хорошо видел своих
вивисекторов. Но тексты, которые он в покаянной речи 1935 года назовет
«юродствующей юмористикой», продолжали ходить по рукам в списках,
и это было для него важно. Важнее той пули, которая однажды, через месяц
или через год, вышибет ему мозги.
Короче говоря, случилось то, что должно было случиться: в 1935 году,
еще до ждановской команды «фас!» в связи с «вредительством» в детской
литературе, встал вопрос об исключении Олейникова из партии. Десять лет
назад его «постановили считать проверенным». Десять лет Николай
Макарович играл свою загадочную игру. Десять лет водил режим за нос.
И снова не тронули! Карась опять ускользнул, хотя его улыбка уже не цвела,
как «вчерась». Олейников болел, мрачнел, избегал вечеринок, которые так
любил когда-то. На плаву его держал только новый журнал «Сверчок»,
который начал выходить в Москве в январе 1937 года.

Николай Олейников. Часть 7.

Весной 1937 арестовали япониста Дмитрия Жукова. Узнав об этом, Олейников
тут же позвонил его жене Лидии: «Как дружили, так и будем дружить».
Через два месяца взяли самого Николая Макаровича. Во время обыска пропали
все бумаги – стихи, проза, математические разработки.
20 июля Лариса приехала с дачи – квартира опечатана. Мимо проходили люди –
не замечали, не узнавали. Простояла под дверью несколько часов. Никто не
вынес стула.
В те дни мало кто заходил в квартиру с табличкой на двери: «Поэт и светлый
гений». Но зато Рарочку стал посещать элегантный мужчина, представился
следователем Николая Макаровича. Ходил, по ее словам, «как нанятый,
как окаянный». Как-то раз спросил годовалого Сашу: «Я увижу папу, что ему
передать?» Тот ответил: «Елки-палки!» В то лето подгребли все окружение
Жукова. Конвейерными допросами, побоями, пытками из ученых и писателей
выбивали показания друг на друга, устраивали мучительные очные ставки.
Когда читаешь свидетельства выживших, волосы встают дыбом, и рука не
поднимается переписывать инквизиторские ужасы допросов. Вот когда
оцениваешь силу донского казака Олейникова, который продержался 18
суток. Но и подтвердив свое участие в шпионской группе и вербовку Жукова,
он продолжал отказываться от других обвинений. Только 10 сентября,
через 50 дней, подписал всё. Лишь на вопрос о Маршаке сказал, что они
в ссоре и не общаются. Странным образом о Самуиле Яковлевиче его больше
не спрашивали.
Японский сюжет не кажется мне таким уж нелепым в жизни Олейникова.
За казачьей внешностью Макара Свирепого я вижу бесстрастного самурая,
который шел к своей смерти избранным путем, как велит ему его кодекс...
В ноябре элегантный следователь Слепнев велел Ларисе принести для
Николая Макаровича теплые вещи. Рарочка много часов стояла с тюком
зимней одежды на углу Литейного и Невы. Ветер с реки высекал слезы,
которые тут же леденели. Стемнело. «И я подумала: из окон НКВД видно
меня. Сейчас он указывает на меня Николаю и говорит: «видишь, она
стоит и еще будет стоять» — и вымогает у него признания».
Олейников был расстрелян вместе с Жуковым в числе 50 «японских шпионов»
в один день – 24 ноября 1937 года. Всего в тот день в Ленинграде расстреляли
719 человек.Воспоминания Ларисы Олейниковой не датированы. Не исключено,
что в день, когда она умирала от холода на набережной, всё уже было кончено.
Двадцать лет, в ссылке и после нее, Лариса Александровна добивалась хоть
какого-то ответа о судьбе мужа. 5 июля 1957 года (!) военная прокуратура
сообщила, что дело Николая «Макарьевича» «направлено для окончательного
разрешения в Главную Военную Коллегию Верховного Суда СССР». Еще через
два месяца Военный трибунал Воронежского военного округа известил ее
«о смерти Олейникова Николая Макаровича 5 мая 1942 от возвратного тифа»,
а также о его полной реабилитации.
****
Бунин в «Окаянных днях» писал про абсурдных «конных матросов», которых
встретил в Крыму. Таким матросом-всадником был Макар Свирепый,
с поразительной уверенностью направляющий (как в одном из комиксов)
своего коня, подкованного спасательными кругами в самую пучину страстей.
Нам перепали немногие стихи, стишки и стишата, а также разноречивые
документы, по которым, как по картам таро, остается гадать, какая из масок,
кто из двойников и симулякров был настоящим Николаем Макаровичем
Олейниковым.Стремясь понять его, надо быть готовым к тому, что когда
мы вроде бы уже близки к разгадке – Макар Свирепый или изменился
до неузнаваемости или канул невесть куда, оставив по себе условную
могилу на Левашовском кладбище.

Николай Олейников. Приложение
***
Звездочет один из них. А другой - архаровец.
Полы рвет взбесившимся палачом январь.
Даниил Иванович. Николай Макарович.
За решеткой – мертвая белая Нева.
На свободу вырвалась смерть неприручённая,
затаился в логове лютый костолом,
верно, никогда еще вместе обреченные
нЕ пили так весело за одним столом.
Ладожскую водочку привозить на саночках
не пришла пора еще чокнутым шутам.
Николай Макарычу, Даниил Иванычу
отольются шуточки платой по счетам.
Самые счастливые жены – у отмеченных
гнойным глазом войлочным, воем серых свор…
До Крестов – пустынное русло бесконечное,
и в больничной выварке киснет приговор.
Самые несчастные жены у целованных
богом шутки Момусом, пьяным от затей.
Ляля проморожена и Фефюлька сломана,
а игра всё тянется с козырных крестей.
А когда закончатся все кресты на кладбищах,
сядут пулю новую расписать вдвоем
санитар с расстрельщиком, поиграют в ладушки –
что стоим, гражданочки? справок не даем.
Сломанные куколки, треснувшие карточки…
От картошки с маслицем – запах аж с сеней.
Даниил Иванович, Николай Макарович
умирают со смеху. Полон дом теней.

Источник:
https://www.facebook.com/alla.bossart
5 August, 05:37

Re: Алла Боссарт "Николай Олейников"

СообщениеДобавлено: Чт авг 11, 2022 1:43 am
Andrey Feldshteyn
Изображение

Говорят, что помимо всего прочего, Олейников был еще
и одним из основателей российского комикса. В многокадровых
историях, печатавшихся в Еже, поэт изображал самого себя
в виде лихого вояки Макара Свирепого, этакого советского
супермена, попадающего в разнообразные ситуации. Вот
пример такой истории, напечатанной в "Еже" в 1929-м году.

Изображение

Изображение

Изображение

Посмотрел я на эти рисунки и восхитился, и удивился лихости
и свободе художника. Когда же меня осенило, что нарисовано
все это было Борисом Антоновским, то удивление мое прошло,
а восхищение удвоилось. 8)

Источники:
http://www.togdazine.ru/article/2006
https://urokiistorii.ru/articles/obykno ... -olejnikov
https://urokiistorii.ru/articles/zhrebi ... -svirepogo